В один из самых обыкновенных вечеров в самой обыкновенной комнате, на полу… Впрочем, комната эта была не совсем обычной. И пол, и стены, и потолок, и даже стёкла в окнах — всё было старательно выкрашено в густой чёрный цвет. Мебель в этой комнате отсутствовала, если не считать таковой большие старинные часы, занявшие один угол, два бронзовых ангела со спокойной уверенностью поддерживали циферблат. В другом углу лежал ворох мятого, несвежего белья. Из двух дверей одна (та, которая вела на балкон) была немного приоткрыта, через неё в комнату вливался свежий вечерний воздух.
Так вот, на полу сидел, подогнув под себя ноги, человек, в руках у него была колода карт. Это и был я, а чёрная комната была моим домом. Здесь я родился (тогда, конечно же, она выглядела совсем по-другому), но сомневаюсь, что здесь я и умру. Но если и умру, то это будет не сейчас.
Я сдвинул колоду и перевернул первую карту картинкой вверх. Ха, туз пик! Одна из самых мрачных и зловещих карт, часто пророчащая бедствия и неудачи, но… только не мне! Что мне действительно портило настроение, так это заунывные вопли из соседней комнаты. Кроме слова Dominus, я ничего не смог разобрать, да мне это и не было интересно. Я выложил квадрат, потом второй… Крики вдруг прекратились.
— Доркхан, открой эту чёртову дверь! — заорала Анна, но я промолчал и продолжал выкладывать фигуру пасьянса, меня научил ему один спятивший католический священник. Мне не хотелось впускать в нашу квартирку постороннее лицо, которое ничего не могло принести нам, разве что новые заботы и неприятности. Но звонок в дверь повторился.
— Доркхан, ты хоть дома, адское семя? Открой дверь, и пусть они заберут тебя!
Я не отозвался, поэтому Анна, шаркая ногами (звонок надрывался уже в третий раз), подошла к двери, долго смотрела в глазок, а потом приложила губы к замочной скважине и рявкнула:
— Никого нет дома!
В ответ раздался раздражённый мужской голос:
— Открывай, Матайр! Если ты думаешь, что я ради собственного удовольствия взобрался пешком на семнадцатый этаж, то ты ошибаешься.
Анна подумала, потом я услышал её обречённый вздох (ей прямо доставляло удовольствие строить из себя страдалицу), и она впустила гостя в квартиру. Это был высокий мужчина в белом плаще, аккуратно выбритый, с холодными серыми глазами.
— Добрый вечер, Матайр, — буркнул он.
— Привет, инспектор, — в тон ему ответила Анна. Она повернулась, чтобы идти на кухню, но гость остановил её.
— Меня зовут Бертрам Шнайдер. Твой сын дома?
— Откуда мне знать, где шляется моё отродье? — Анна презрительно скривила лицо. — Может, он уже и сдох, в своей проклятой комнате.
— Это здесь?
Ну вот, мне опять не дали доиграть спокойно! Я бросил карты, бесшумно поднялся и также бесшумно выскользнул на балкон. Бледные звёзды и луна, мои старые знакомые, приветливо встретили меня.
— Да, это его комната, инспектор. Войдите туда и пристрелите этого ублюдка!
Шнайдер толкнул дверь и увидел чёрную комнату, заполненную чёрным мраком. Анна тем временем улизнула на кухню и начала готовить какое-то блюдо, наверное, пудинг с изюмом. И я уже знаю, чем закончится эта стряпня — пудинг получится очень вкусным, но его некому будет есть. Анна слопает всего один маленький кусочек, поливая его скудными слезами мученицы, а потом, проклиная весь белый свет, выкинет остатки в мусорное ведро. Вот тогда уже подойдёт очередь полакомиться и для меня, я выковыряю пару изюминок…
Шнайдер провёл рукой по стене, нашарил выключатель, щёлкнул им, но безрезультатно. Я было обрадовался, но гость пришёл сюда не с пустыми руками — внутренности комнаты нагло пронзил яркий свет ручного фонаря.
— Доркхан, ты здесь? — тихо спросил Шнайдер.
Луч обежал чёрные стены, скользнул по полу и остановился на разбросанных картах. Гость подошёл ближе, присел и поднял одну из них. И узрел он распятое тело, и девять сверкающих клинков вонзились в него, и алая кровь сочилась из ран, и всё было пропитано мучительной агонией, а странная улыбка на тонких чёрных губах умирающего повергла Шнайдера в ужас. Его рука дрогнула, и карта, перевернувшись, упала на пол. Уходи же отсюда, проклятый шпион! Но Шнайдер не спешил. Фонарь осветил бронзовые часы, гость долго рассматривал их, потом решил подвести стрелки по своим наручным электронным часам (наглец!), но не нашёл, как это сделать. А потом я понял, что он собирается выйти на балкон, где затаился я.
Он сделал шаг, второй, третий, его рука легла на ручку балконной двери… Ну не дожидаться же мне его! Одним прыжком я вскочил на перила и, сильно оттолкнувшись от них, покинул балкон.
А вот теперь здесь появился Шнайдер. Он погасил фонарь, потому что небо было ещё более-менее светлым, а на западе алела полоса только что исчезнувшего за горизонтом солнца. Лицо Шнайдера было хмуро. Он осмотрел балкон, глянул вниз, но меня так и не увидел, хотя я был на расстоянии вытянутой руки от него, и замедленные мерные взмахи моих крыльев овевали его лицо.
— Его нет, — тихо сказал самому себе Шнайдер и ушёл.
Я возликовал. Слепые людишки, вас можно только пожалеть, даже Мёртвые видят больше, чем вы! Я перекувыркнулся в воздухе, потом сложил крылья и камнем упал вниз. У самой земли я раскинул свои чёрные крылья и перешёл в горизонтальный полёт, стремительный, великолепный полёт по улицам засыпающего города. С истошным писком от меня шарахались летучие мыши, и со зловещим молчанием — тени. Я миновал фонтан, разрезав крыльями струи холодной воды, сделал круг вокруг памятника какому-то генералу, разбил пару стёкол в высотных домах и вспомнил о Морне.
О, Морна! Моя милая леди! Я лечу к тебе!
Ресторан «Краунз», в котором Морна работала официанткой, располагался на последнем, девятом, этаже одноимённого отеля. Я покружил немного, потом мои ноги коснулись мраморных плит, и я, всё ещё оставаясь невидимым, вошёл в главный зал ресторана. Яркое освещение ослепило меня, и я поскорее прижался к стене, отступил в самый тёмный угол. Безликие люди за столиками неторопливо чавкали, переговаривались, звенели вилками, ножами и другой посудой, между ними порхали похожие друг на друга, как капли воды, официантки. Морна, моя леди, где ты? Будь проклят этот яркий свет! И ещё этот запах мертвечины… Я медленно отступал к выходу на балкон, который опоясывал весь девятый этаж, но тут мои ноздри вздрогнули от радостного возбуждения. Она!
Морна приняла заказ у какого-то заплывшего жиром мужчины, спесиво выставляющего унизанные золотыми кольцами пальцы (его спутницу, блондинку с развратным оскалом рта, эти кольца, по всей видимости, интересовали больше всего на свете — она не сводила с них глаз). Я подошёл к своей леди вплотную и с упоением дышал ароматом её волос, её тела. Затем я бесшумно, шаг в шаг, последовал за ней, подождал, пока она передала заказ, а когда Морна на мгновение задержалась у зеркала, я крепко обнял её сзади. Любая девушка на её месте завопила бы от ужаса, но только не Морна! Её тело напряглось, потом расслабилась, и на её губах появилась почти незаметная улыбка.
— Это ты, — счастливо прошептала она, потрепав меня за волосы (со стороны это выглядело, будто она поправляет собственную причёску). — Тебя не было два месяца, Доркхан…
Два месяца! Я думал, всего несколько дней… Время летит так незаметно… Но в голосе Морны звучал упрёк, и я почувствовал себя виноватым. Я нежно поцеловал её в шею и с сожалением разжал объятия.
— Иди за мной, Доркхан, только прошу тебя, не налети на какой-нибудь столик и не сбей кого-нибудь с ног…
Едва она сказала это, как мне сразу же захотелось перевернуть, по крайней мере, несколько столиков или всего лишь выдернуть из-под какого-то жирного пузана стул, чтобы посмотреть, как он барахтается на полу. Но я удержался.
Итак, я шёл за Морной, которая продолжала работу, и переговаривался с ней, со своей леди.
— Два месяца, Доркхан! Я думала, что ты исчезнешь навсегда.
— Наверное, моя красавица, это так и произойдёт, — пошутил я. — Твой Доркхан исчезнет без лишних слов.
Морна погрустнела.
— Но ведь я не сойду с ума, как бедняжка Мэрион?
— Мэрион? — я был немного сбит с толку. — Ах, Мэрион!
— Доркхан, сукин сын, только не говори мне, что ты уже забыл свою первую возлюбленную!
Я несильно дёрнул её за волосы:
— Моя леди не должна говорить мне таких слов! А Мэрион — что ж, она была такой молодой, как покинула этот мир…
— Доркхан! — мужчина за ближайшим столиком вздрогнул и разлил немного вина на скатерть. — Мэрион жива! Она сейчас находится в психиатрической клинике.
— Что ж, тем лучше для неё. Кажется, я её припоминаю… У неё на правом бедре была родинка…
— Болван! Это у меня там родинка, Доркхан! Надо будет навестить Мэрион на выходных. Я слышала, ей уже гораздо лучше. Эй, я вижу твою руку! Словно смутная тень…
Мы находились как раз в центре зала.
— Эти проклятые новые лампы! — я разозлился. — Ладно, я ухожу. Прощай, моя леди!
— Погоди, я выйду с тобой на балкон.
На небе сияла луна в окружении множества звёзд. Ослепительное пиршество осталось внутри, а на огромном балконе не было ни души, кроме нас с Морной.
— Покажись, — попросила она. — Я хочу увидеть тебя.
Я выполнил её просьбу. Морна просияла и взяла мои руки в свои ладони.
— Ты же совсем не одет, — рассмеялась она.
— Но штаны-то на мне. Леви Штраус — лучшие в мире джинсы!
— Доркхан, может, тебе подарить пиджак?
— Если тебе это будет приятно — подари, — разрешил я.
Морна взглянула на часики.
— Мне осталось всего три часа, Доркхан… Ты встретишь меня у выхода?
Я опять накинул на себя тень и ускользнул из её рук.
— Не знаю, — я весело рассмеялся.
— Но ты ведь прилетишь ко мне?
— Не знаю, — я рассмеялся во второй раз, а потом спрыгнул с балкона. Морна вскрикнула.
— Я опять увидела тебя, увидела тень.
— Неважно, — я взлетел повыше и повис в некотором отдалении. — Другие меня не увидят, поверь мне.
— Но ты вернёшься? — я увидел, как на глазах Морны блестят слёзы. С чего бы это она?
— Не знаю! — крикнул я. — Я вспомнил Мэрион! Её фамилия Макфергус!
И я улетел. Морна продолжала стоять на балконе, обеими руками сжимая перила, и улыбалась, глядя куда-то в ночь.
— Болван, — ласково прошептала она. — Макфергус — это же я!
* * *
Бертрам Шнайдер вышел из подъезда многоэтажного дома и, тяжело дыша, направился к маленькому толстому человечку, раскинувшемуся на скамейке. Тот вскочил и мелкими шажками, смешно подпрыгивая, побежал к нему навстречу.
— Ну что, док?
— У них лифт не работает.
— Я так и знал! — толстячок несказанно обрадовался. — А как вам они?
— Уф-ф! Ну и семейка! Их обоих нужно бы забрать в нашу лечебницу. Мамаша приняла меня за полицейского.
— Ну, Матайр, в сущности, совершенно безобидное существо, док. Этот парень любого доведёт до безумия. А Доркхана вы видели? Чёрную комнату?
— Да, чёрная комната… Он так не любит света?
— Солнечного света в особенности. И как вам он понравился?
Шнайдер нахмурил лоб.
— Знаешь, Виктор, он не обратил на меня никакого внимания. Сидел на полу, раскладывал пасьянс.
— Какой пасьянс?
— Клетка, — усмехнулся Шнайдер.
— Клетка? Что-то не припоминаю такого…
— Я пошутил, — устало сказал доктор Шнайдер. — Я не разбираюсь в пасьянсах. Я просто хочу сказать, что в башке у Доркхана словно бы раскладывается бесконечный пасьянс. Разум в клетке.
Он посмотрел наверх.
— Виктор, как ты думаешь, что может означать для меня в данный момент число «девять»?
— Не знаю, док… Может быть, через девять дней вы умрёте, — брякнул толстяк.
— Спасибо, — Шнайдер всё ещё изучал взглядом семнадцатый этаж. — Доркхан сидел на полу, такой маленький и одинокий среди четырёх чёрных стен… В один прекрасный день он спрыгнет вниз с такой головокружительной высоты!
— Как пить дать, док, — поддакнул Виктор.
Через девять месяцев известный психиатр Бертрам Шнайдер женился на прекрасной и умной дочери одного профессора. Впереди у него было девять долгих, хотя и не очень счастливых лет семейной жизни.
24.8.1999